В начале века закончила МГУ им. Ломоносова, защитила кандидатскую в области психофизиологии. Была городской ведьмой, ученым-психофизиологом, школьным психологом, преподавателем, писателем, переводчиком. Занимаюсь психологической практикой частно с 2009 года. И продолжаю в ней работать психологом, психофизиологом, преподавателем, переводчиком, сказочником и немного ученым, отправившимся исследовать неизведанные миры. Не по очереди, а одновременно.

Психофизиологическое мировоззрение заставляет меня быть внимательной к тому, что происходит с телом человека в контексте ситуации. Я воспринимаю историю клиента и ход терапии как накопление опыта разнообразных подкреплений, когда среда поддерживала или фрустрировала жизненные импульсы человека. Я провожу с клиентами своего рода психофизиологическое исследование, в котором мы вместе пытаемся обнаружить как человек, оказавшись в той или иной ситуации, конструирует себя, переживания, мысли, эмоции, действия. А в рамках терапевтических экспериментов – создаем новый опыт и подкрепляем его. Поэтому для меня важной частью поля являются обстоятельства, в которых работает его нервная система. Часто одной из моих задач становится помочь человеку создать условия для здорового функционирования мозга, определенные в психотерапии, основанной на работе мозга: включенность в человеческое (со)общество, движение, обучение новому, хорошее питание и сон.

Долгое время я пыталась избегать с клиентами любых элементов обучения в ходе терапии. Мне казалось, что это мешает видеть клиента таким, как он есть, а также помещает его в заведомо неравные отношения. Сейчас я думаю, что была слишком амбициозна в этом. Мое нынешнее понимание педагогики включает модели равных отношений учителя и ученика и возможность обмена ролями. Я думаю, что клиенты в процессе работы со мной, часто учатся наблюдательности, способности замечать особенности контакта, новым способам обращения с собой и с окружением. А я – все еще продолжаю учиться строить отношения, так толком и не поняв других людей, но надеясь на возможность контакта.

Мой опыт перевода и писательства делает меня внимательной к словам. К нюансам и оттенкам смысла, которые клиент подчеркивает, присваивая имена тем или иным феноменам. Я наблюдаю за тем, как в процессе терапии трансформируется словарь человека в области психических явлений, отношений, поступков. Потому что человек меняется вместе со словарем. И начинает меняться его история. Мне довольно сложно признаваться в моей любви к словам и историям, потому что я часто слышала от старших коллег: «Слушай не то, что говорит клиент, а как он это говорит». Сегодня мое внимание к структуре историй, их сюжету, действующим лицам, жанру – и есть мой способ слушать, как и кому рассказчик говорит.

При этом я понимаю, что каждый раз мы с клиентом создаем новый язык для общения, актуальный только для нас. Мне приходится осваивать множество разных русских языков, чтобы знать, какие привычные слова в нашем диалоге что означают. В детстве и юности я совсем не понимала других людей, чем они живут и зачем, и этот поыт оказывается полезным, чтобы вынести за скобки наработанные шаблоны общения и сделать возможным что-то новое. И это напоминает мне работу космических антропологов и психолингвистов из книг Урсулы Ле Гуин, пытающихся построить диалог с представителям неизведанных цивилизаций.

Причем тут гештальт-терапия? Именно в гештальт-подходе я нашла для себя возможность реализовывать свое любопытство, педагогический талант и стремление к творчеству. Думаю, это стало возможно благодаря поддержке целостности в гештальт-подходе. Я могу применить свои навыки психофизиолога и научного мышления, работая на уровне поведения; могу использовать наработанные методы развития эмоционального интеллекта, работая на уровне чувств и эмоций; обращаться к историям, работая на уровне значений, смыслов и ценностей; использовать знания из области теории коммуникации, обращаясь к социальному опыту клиента; опираться на мой эзотерический и экзистенциальный, когда клиент обращает внимание на сферу духовного.

У меня нет строгой специализации в работе с каким-то кругом запросов или специфическом методе. Я люблю говорить, что работаю с человеком, а не с проблемой, а метод подбираю под запрос и особенности характера клиента. Но есть вещи, которые мне удаются лучше других:

-помочь восстановить саморегуляцию, пострадавшую от длительного стресса, разросшегося до масштабов дистресса

-перестраивать травматический опыт так, чтобы он не мешал жить, развиваться и радоваться

-давать поддержку в моменты кризисов, потерь и вовсе не идентифицируемых состояний

-обучать обращаться с эмоциями так, чтобы они не мешали телу и разуму делать свое дело

-разбираться с вредными паттернами пищевого поведения, которые мешают жить своим телом и своей жизнью

-обучать расслабляться и напрягаться и различать ситуации, в которых нужно одно и другое

-договариваться с персонажами внутреннего театра, в том числе с самозванцами, критиками, перфекционистами, занудами, нытиками, жертвами-насильниками-спасателями, маленькими детьми, котиками и пр.

Также у меня есть опыт работы с психиатрическими пациентами с различными формами аффективных расстройств (депрессии, БАР), невротическими расстройствами (в т.ч. тревожным), личностными расстройствами, нарушениями пищевого поведения. Я берусь за такие случаи при возможности совместной работы с психиатром. Психофизиологическое мировоззрение подсказывает мне в таких случаях, что устройство мозга – важная часть феноменологии клиента, которая не менее важна, чем остальные. А с ней приходится взаимодействовать на языке биохимии.