«Нет отчаяния — нет надежды». Интервью с психотерапевтом Екатериной Михайловой

Поговорили с одним из самых опытных психодрама-терапевтов в России об интересе в профессии, эмоциональном выгорании и знании о людях

В материале использованы фотографии Екатерины Михайловой с сайта Класс.ру

---

---

 — Вы помните, как вообще решили стать психологом?

— Помню. Дело было, страшно сказать, в семьдесят втором году. Я собиралась поступать на биофак, но весной заболела и пропустила вступительные экзамены. Тогда на естественные факультеты они были в июле, на гуманитарные — в августе. На биофак я просто не успевала и решила поступать на психфак. Еле-еле с полупроходным баллом всё-таки поступила, об этой причуде судьбы никогда не пожалела.

Биология, кстати, осталась в регистре увлечений. Люблю всякие определители птиц и лесных растений, кое-что про это знаю. Если кого-то вижу интересного, открываю атлас.

— В чём интерес для вас в профессии?

— Понимаете, профессия, как она выглядела тогда и как она выглядит сейчас — разные вещи.

Конечно, тогда не было многих опций и возможностей: не было психологов в школах и спортивных командах. Собственно, первым моим местом работы был психоневрологический диспансер №2 Киевского и Кунцевского района, отделение патологии речи. Я этому опыту клинической работы очень благодарна, но по странным причинам.

После работы там я ни с какими государственными учреждениями (тем более медицинскими) твёрдо решила дел не иметь. Но понимание чего-то про психическую патологию оказалось очень полезным багажом. Не столько в моей основной работе, сколько в тренинговой.

Обычные тренеры, как правило, подобной подготовки не имеют, и присутствие в группах сумасшедших (а их там значительно больше, чем в терапевтических группах) может пугать и ставить в тупик. А я знала какие-то разновидности патологий, и иммунитет у меня был лучше, чем у человека без клинического прошлого. Если на уровне небольшого обобщения, то это про то, что меня мало чем можно удивить из разряда странного, неадекватного и нездорового.

Меня мало чем можно удивить из разряда странного, неадекватного и нездорового

— Какие клиенты для вас самые тяжёлые?

— Знаете, я в каком-то смысле нахожусь в положении привилегированном, потому что новые клиенты приходят по рекомендациям от прошлых, у меня почти нет открытого приёма. В итоге уже несколько лет я не встречаюсь с тем клиентским типом, который для меня тяжёл. Это человек, который не очень понимает, чего хочет, но ему кто-то сказал, что можно попробовать походить к психологу или психотерапевту.

У такого клиента любимый ответ: «Не знаю» или какая-нибудь банальность из популярных психологических изданий. Он не работать пришёл, а пробовать, смотреть. Вытягивать из него что-то — тяжёлая работа, а он ей никак не помогает. Короче, как мешок тащишь. Я знаю, что этот персонаж непрост для многих терапевтов. В последнее время, слава тебе Господи, мы не встречаемся.

— Вы довольно известны в профессиональном сообществе. Насколько для вас это важно?

— Мне важнее, кого я знаю в профессиональном сообществе, чем кто знает меня.

Всё время возникают ситуации, когда просят кого-то посоветовать. Причём часто это лежит довольно далеко от того, чем я сама занимаюсь. Например, спрашивают про работу с маленькими детьми или интернет-зависимостью. Мне нужно знать людей, к которым можно отправлять уверенно, с гарантией какого-то качества. Меня больше интересуют мои антенны и радары, чем то, что кто-то знает меня.

Что такое знает? Кто-то у меня учился, с кем-то я вместе училась, кто-то читает тексты, которые время от времени пишу. Когда больше тридцати лет копаешь какую-то делянку, то рано или поздно про тебя что-то узнают, это естественный процесс. Но не более чем.

— Если окинуть деляночку взглядом — получилось вскопать?

— Мне повезло — я довольно давно делаю много всего разного. Естественно, время от времени, плюясь и ругаясь, по поводу того, что вечно что-нибудь должна (в основном письменные тексты). Но по большому счёту это счастье, потому что у меня очень разнообразная деятельность. Кстати, один из существенных факторов против профессиональному выгоранию. Если работаешь много, но делаешь разное и время от времени новое, то сохраниться в рабочем и живом виде, шансы выше.

Если работаешь много, но делаешь разное и время от времени новое, то сохраниться в рабочем и живом виде, шансы выше

— К эмоциональному выгоранию. У вас в «Мете» будет встреча по выгоранию. Помните, когда у вас было самое жёсткое выгорание?

— До угольков у меня его не было. Может потому что я при первых признаках задымления что-то сразу начинала делать, чтобы не вспыхнуло.

Вообще, выгорание возникало у меня тогда, когда было очень много работы. Были интересные во всех отношениях предложения, и мысль о том, что можно от чего-то отказаться просто потому что устала — она, у человека моего поколения, вообще не встроена. Работа — это же прекрасно, востребованность — тоже прекрасно, значит, всё, что предлагается, надо как-то разместить. Понятно, что у этого есть опасный край, где ты уже начинаешь всё делать не совсем качественно или просто «помирать», болеть и неохотно просыпаться по утрам. До этого доводить не стоит.

У меня есть чёткий признак, когда надо остановиться — если мне не хватает энергии и внимания, чтобы подумать, в затылке почесать, повспоминать, что было интересного за неделю и кому это можно рассказать, потрындеть с коллегами не в рамках какого-то заданного формата, а просто про то, что интересного происходит. Когда исчезают необязательные вещи.

Прослойка необязательного, имеющего, возможно, отношение к профессии, кажется мне важной штукой. Когда она начинает истончаться, значит надо что-то менять в расписании, в составе деятельности. Я так рассталась с парой государственных вузов.

— А сейчас как по ощущениям?

— Сейчас необязательного достаточно. Например, мы с вами поговорим, а потом я встречусь с коллегой, с которой мы придумываем проект «Рождественская уборка». Он про внутреннее приготовление к Новому году. Мы его каждый раз делаем по-разному уже восемнадцатый год. Пока даже не уверены, что сможем его провести, не исключено, что либо придётся перебраться в онлайн, либо просто отменить. Но готовиться мы всё равно будем, это очень интересно и совершенно необязательно.

— В чём для вас главная радость от всего, что вы делаете?

— Главная радость — когда во взаимодействии с клиентом или с группой появляется что-то, что как будто бы и не твоё, и не клиента, и не группы, а некий плюс продукт (фантазия, образ, действие, идея, слова), который в принципе не мог бы появиться, если бы все эти люди не встретились. Это не принадлежит никому по отдельности, оно навеянно чем-то, что мы сделали вместе, но не равно ему.

Когда неожиданно человек вдруг угадывает сон, приснившийся другому человеку. Конечно, это про эмпатию, про настройки, резонанс, но ещё и про какое-то качество взаимодействия, которое, даже если бы в группе было на одного человека меньше или он был бы другим, уже не могло бы случиться. Некое не планируемое, не специальное, дополнительное, что родилось само или прилетело откуда-то. Все моменты, которые я могу назвать счастливыми в работе, они про это.

— Вы довольно осознанно не раскрываете что-то про личную жизнь в интервью и статьях. Почему?

— Во-первых, начнём с того, что существует традиция. Она, скорее, психоаналитическая, поскольку психоанализ на этой территории завёлся исторически первым и дал сильные наводки на всё последующее. Мне кажется, что человек нашего рода занятий может быть, если ему позволяет метод, сколь угодно откровенен и аутентичен в самой работе, но в публичном пространстве подобное только вредит. Открытость порождает фантазии, которые могут вмешаться в процесс. Не зря же психоаналитики стремились к полнейшей своей непонятности, закрытости: сидение за головой клиента сзади за кушеткой, неотвечание на личные вопросы…

Во-вторых, если я в работе рассказываю что-то о себе или делюсь каким-то чувством, то это инструмент самой работы. Есть такая банальность: мы сами являемся инструментами своей работы. Это довольно избитое утверждение, не всегда понятное, мутноватое, но правдивое. Открытость — инструмент работы, а в публичном-то пространстве это инструмент чего, он мне зачем?

Если у меня возникнет потребность чем-то делиться с публикой, я мемуары напишу

— Думали уже про это всерьёз?

— Нет (смеётся). Вот сейчас подумала.

— Слушайте, а что главное вы поняли про людей за всё время работы?

— Что очень важно не торопиться людей раскладывать по полочкам. Важно останавливать этот процесс.

Длительный стаж, конечно, способствует тому, что «А, ну понятно, кто это» и быстрым выводам из увиденного и услышанного. Мне кажется, это очень опасная штука, ограничивающая видение.

Надо держать себя за шкирку, помнить каждую секунду, что ты не понимаешь этого человека, и он в любой момент может тебя чем-то удивить, и всё может оказаться совсем не так, как кажется. Всё, что ты думаешь — всего лишь рабочая гипотеза.

Знаете, одна из вещей, которую я поняла про людей, что человек похож на кочан капусты, сделанный из стекла. Со всеми завитушечками и червячками. Когда ты на него смотришь, есть там какая-то точечка, которая кажется важной для дела, для работы, но ты не можешь сразу понять, на каком листе этой капусты эта точечка.

Ты можешь человека вертеть и смотреть по-всякому. Эта классная чрезвычайная многослойность, многоуровневость человека, которая обусловлена очень многими факторами. Ответы могут приходить совсем не с тех уровней, с которых задаётся вопрос, а откуда-то совершенно из другого места. С этим связано ощущение ожидания неожиданности, которое я у себя очень берегу.

Сложность безмерна, её даже интеллектуально ухватить невозможно, с моей точки зрения. Это вызывает невероятное восхищение: как, чёрт возьми, мы хитро устроены!

Понятно, что есть какие-то вещи довольно простые, хорошо изученные наукой, но это лишь малая часть реальности и в целом конструкцию не очень-то меняет.

— Очень откликается, потому что я всегда тоже говорю, что люди, как капуста: ты один слой отгибаешь, а там ещё один. Многослойность и необычность людей — классно!

— Смотрите, как любопытно. Нас с вами нашли в капусте, по всей вероятности.

— А что за годы практики вы поняли про себя?

— Про себя сейчас могу сказать, что с годами я стала ценить тупики. Ощущение, что возникла стенка и совершенно непонятно, как двигаться дальше. Моменты маленького отчаяния.

Из этих моментов всегда какой-то толк получается, если его не подавлять у себя, а испытывать. Отчаиваться вообще полезно, есть в этом что-то живительное. Какие-то трудные куски в работе только на надежде и держатся.

Для того чтобы ценить надежду в чистом виде, надо отчаяться. Нет отчаяния — нет надежды.