«Человек всё знает про себя, просто ему надо немножко помочь». Интервью с кризисным психологом Светланой Яблонской

Поговорили с известным психотерапевтом о вере, переживании пыток и работе с травмой

---

---

О вере и пути в психотерапию

— У тебя был момент, когда ты решила стать психотерапевтом?

— Ты знаешь, я достаточно рано это осознала. Когда я заканчивала школу, понимала, что мне очень интересны люди и культуры. У меня была испанская школа, соответственно, я пошла в пед на иняз (испанский, английский).

С другой стороны, я достаточно быстро поняла, что мне не очень интересно людей учить, а интересно с ними разговаривать. Было у меня тогда убеждение, которое, в общем, сохраняется и сейчас: «Человек всё знает про себя, просто ему надо немножко помочь».

Понятно, что у каждого есть свои затруднения. Они зависят от наследственности, воспитания, типа нервной системы. Разные направления психотерапии показывают, как с этими затруднениями можно обойтись. В принципе, всё равно человек сам знает, как ему лучше. В разговоре к этому можно прийти.

Я поняла это и поэтому защищала диплом уже по психологии — две специальности сразу получила.

— Потом ты училась в институте Иоанна Богослова (прим. ред — высшее учебное заведение Русской православной церкви). Как так случилось?

— Страшно говорить, это было ещё в прошлом веке. Трава была зеленее, скрепы ещё не были настолько скрепными, а христианство для меня ассоциировалось со свободой и радостью.

У меня семья нормальная, коммунистическая, атеистическая. А я в своё время крестилась. Возможно, это наложилось на окончание подросткового протеста. Но думаю, что к этому всё сводить нельзя.

Я пришла в храм, где служили ученики отца Александра Меня (прим. ред — протоиерей Русской православной церкви, убитый в сентябре 1990 года). Я наивно думала, что там меня всему научат, но вдруг увидела, что люди старше меня, мало что знают сами.

А я как раз заканчивала своё первое образование на инязе. Вдруг поняла, что, наверное, мне надо идти учиться для того, чтобы понять, во что же я всё-таки крестилась и что мне даёт такую радость. Сейчас это, может быть, звучит наивно, но тогда было так.

— А как соединяется психология с религией?

— Я в какой-то момент пришла в храм к своему обретённому духовному отцу и в этом столько радости было… Я не шучу, для меня действительно в этом было и есть очень много радости. Я спросила, как мне этой радостью поделиться.

Священник рассказал, что он сам ездит помогать в детскую больницу на Юго-Западный, в РДКБ. Туда начал в своё время первым ходить отец Александр Мень вместе с прихожанами. Из группы тех, кто тогда ему помогал в больнице, выросли фонды «Подари жизнь», «Галчонок», «Кислород» и другие.

Я тоже туда пришла и стала общаться с детьми и их родителями. Там же появился интерес к кризисной психологии, потому что я сразу стала искать способы, которые могут помочь ребятам.

— В чём для тебя смысл в работе терапевта?

— В возможности помочь человеку вырасти немножко, чтобы тот путь, который он не проделал либо проделал с какими-то сложностями в детстве, прошёл бы в терапии. Терапевт выступает фигурой надёжного взрослого, с которым можно выстроить длительные безопасные отношения.

О роли психотерапии и людской красоте

— Как вообще терапия меняет человека?

— Разная терапия меняет по-разному, потому что есть много разных направлений.

Например, если я работаю как кризисный психолог, то главная задача — помочь человеку пережить что-то жёсткое, с чем он или она столкнулись. По сути, если нет каких-то осложняющих факторов, то человек старается справиться сам. Моя роль, скорее, акушерская — помочь в процессах, которые начала не я.

Грустно про это думать, но человеческая история состоит не только из радости, но из войн, насилия и горя. Конечно, мы хотим, чтобы этого было как можно меньше, но при этом наша психика учится с этим справляться. Есть механизмы, которые нам помогают.

В ситуации не кризисной работы, кабинетной, у человека, который придёт на психотерапию, будет час, когда можно поговорить о себе с доброжелательным слушателем со специальным образованием, у которого есть лайфхаки, которыми он или она может с вами поделиться. Это как минимум.

Психотерапевт может вас слушать так, чтобы это вам помогало

Дальше очень зависит от разных направлений. Например, в нарративной практике будут помогать видеть, где в вашей жизни уже присутствует то, к чему вы хотите продвинуться, и как это усилить. Если это когнитивно-бихевиоральный терапевт, то у него будут протоколы по работе с различными затруднениями. Они очень техничны, и за это им, конечно, огромный респект.

Психотерапевт принципиально не будет вовлечён в повседневные отношения с вами. Они всё-таки мешают друг друга слушать совершенно не заинтересованно. Просто в любых отношениях мы друг в друге как-то заинтересованы, даже в самых лучших дружеских, близких или партнёрских, уж не говорю о детско-родительских — там очень много таких крючочков. С психотерапевтом такого не будет.

— В чём для тебя смысл работы терапевта? Не с точки зрения клиента, а с точки зрения именно тебя.

— Я достаточно рано поняла про себя, что у меня врождённая чувствительность. Я неплохо чувствую людей, они мне интересны.

Люди красивые вообще

Мне очень нравится смотреть, как они больше раскрываются в терапии, уходят дальше в свою жизнь. Мне радостно думать, что есть люди, которые сейчас живут и им немножко радостнее жить.

— А бывает тяжело отпускать клиентов?

— Для меня радость, когда человек говорит, что готов идти дальше. Но такая, грустная радость. Расставаться грустно, потому что, если складывается терапия, происходит очень глубокое общение. При этом радостно, что человек идёт дальше и ему уже не нужны подпорки.

О душевных переживаниях

— Что для тебя сейчас самое сложное в работе?

— Что её слишком много стало за последние годы. Помимо пандемии, у нас просто кольцо вокруг: Беларусь, Армения, Азербайджан, любимый Северный Кавказ, наши внутренние события…

С одной стороны, есть большая радость, что можно немножко кому-то облегчить жизнь и принести пользу. С другой стороны, иногда хотелось бы, чтобы этой работы было поменьше, чтобы она была в ограниченных точках.

— Кажется, что ты же сама регулируешь количество работы.

— Конечно, я сама регулирую, но если несколько лет назад, когда я говорила, что работаю в фонде «Общественный вердикт», который помогает пострадавшим от пыток, то первый вопрос всегда был: «А что, в России есть пытки?». Сейчас такого уже нет.

С одной стороны, я рада этому, потому что люди больше узнают о том, что происходит. С другой стороны, ощущение, что просто больше этого стало. Вдруг всё вспыхнуло. Беларусь та же.

Очень много сочувствия к людям, которые там. Но при этом так бы хотелось, чтобы пыток не было, так бы хотелось, чтобы мне не пришлось учить людей с ними работать… Правда. Я рада помочь, но одновременно мне всегда очень горестно это делать.

О пытках

— А что ты говоришь людям, которые столкнулись с пытками? Как ты им помогаешь?

— Сложно сказать, что я в принципе им говорю.

Во-первых, что я с ними рядом, я их вижу и слушаю. Конечно, всё зависит от того, на каком этапе мы встретились. Я сейчас не работаю как ребята-волонтёры в Беларуси, которые встречают людей, выходящих из полицейских участков. Там другая работа — информировать, дать бутылку воды, проводить до машины. Первый этап — шок, когда главное — это информация и присутствие рядом. Я практически не застаю этого, потому что у меня другая роль.

Чаще всего я работаю с людьми через какое-то время после первого этапа. Обычно у них идут уже какие-то эмоциональные реакции, они могут подумать, что сошли с ума. Спрашивают: «Мне уже пора сдаваться психиатру или нет?». Обычно доктору сдаваться не надо. ВОЗ рекомендует на этом этапе минимально применять медикаменты. Есть исследования, что они «смазывают» протекание переживания и интеграцию опыта. Соответственно, больше вероятности ПТСР (прим. ред. — посттравматическое стрессовое расстройство). Конечно, есть ситуации, когда без медикаментов никак, но всем и каждому не надо.

Возвращаясь к твоему вопросу. Я разрешаю людям злиться. Это бывает необходимо. Мы все хотим быть хорошими. Я сама хочу по возможности хорошо прожить свою жизнь и мне приятно, когда люди хотят быть хорошими. Просто дело в том, что в желании быть хорошими не нужно забивать на свои естественные порывы. Нужно нормально злиться, добиваться справедливости. И на это очень часто нужно разрешение.

По-моему, у Лены Лопухиной, одного из наших основных, первых психодраматерапевтов, есть замечательное выражение: «Торжественное свидетельствование». То есть первое, что я делаю — свидетельствую тому, что с человеком произошло, и я присутствую с ним в этом. Тогда уходит стыд, который часто присутствует при травме: «Я не такой, раз со мной это случилось». А я своим присутствием и отношением говорю, что нет совершенно, это не потому, что ты такой, а просто «Shit happens», и да, виноват человек, совершивший насилие.

Я разрешаю людям злиться

Второй момент — мы просто технически смотрим, насколько у человека есть силы эмоционально переживать то, что с ним происходит. Если нет, то может быть тогда действительно подключить дружественных врачей и немножко помочь медикаментами. Если человек, например, не спит неделю, то лучше его как-то поддержать. Мы говорим о том, как нормализовать сон, что алкоголем злоупотреблять не надо (на коротком промежутке он может помочь, а на длительном он депрессант).

Дальше всё уже зависит от того, какие вопросы встают перед человеком. У кого-то — как теперь доверять людям, у кого-то — как теперь выходить на улицу, у кого-то — как восстановить справедливость.

— Ты работаешь с людьми, которых пытают, избивают. Как ты не озлобилась, не разочаровалась к тем, кто с ними это делает?

— Если озлобишься, то сразу уходишь. Это как телефоны доверия. Восемнадцать лет ими занималась, сначала сама консультировала, потом обучала… Про них есть предрассудок, что на телефоне можно проработать только два года, а дальше человек выгорает. У меня за всё время выгорания так и не произошло, даже в этом году пришлось немножко помогать на горячей линии по коронавирусу, и я была очень этому рада.

Радостно с людьми встречаться на такой глубине. Ты понимаешь, что люди, с одной стороны, все красивые, даже те, кто ужасные вещи делает. Те, кто так делает, не только из этого состоят

Сейчас идёт ярославское дело достаточно громко, как раз мы с коллегами ездили на суд. На видеозаписи видно, что среди тех, кто избивал нашего пострадавшего, есть парень, который только пришёл работать во ФСИН. Он не хотел с ними идти в «зал воспитательной работы». Его практически затащили, потому что там круговая порука. Ты понимаешь, что в этом городе сложно найти другую работу. Это система, у которой есть свои правила, и они тебя затягивают.

Важно видеть, что все люди сложные, хрупкие, страдающие. Это главное, что я поняла про людей за время работы. Но это не значит, что я такая просветлённая, не могу разозлиться. Могу. Просто это ощущение есть всегда.

О том, как не потерять в травмах себя

— Какая была самая переворачивающая история, с которой ты столкнулась в профессиональной практике?

— Каждая переворачивающая. Всплывает в памяти самая первая, когда я пришла в больницу, в самом-самом начале карьеры, и разговорилась с одной мамой. Она мне рассказала, что здесь с дочкой Таней, которая плохо себя чувствует, у неё рак. Мы договорились, что через неделю увидимся, и я Тане передала журавлика бумажного. А через неделю Тани уже не было.

Может быть, мне тогда это было легче перенести, чем старшим. Когда человек юный, у него меньше установок «мир устроен так, а не иначе». Это, конечно, было очень жёстко, но одновременно я поняла: если хочешь что-то сделать, делай сразу, не откладывай. Не могу сказать, что у меня всегда получается так делать, но эта тема у меня присутствует.

— Как получается самой не утонуть в тяжёлых историях?

— Это очень хороший вопрос, спасибо.

Важно найти внутри себя точку опоры. Создать систему поддержки: правильный режим дня, питание, физическая активность. Это всё смешно и я себя сейчас чувствую женой Капитана Очевидность, но если ты занимаешься кризисной работой, то без этого никак. Очень важно быть в тонусе, одновременно чувствительным и устойчивым. Плюс важна система поддержки в виде супервизии, интервизии, личной терапии, коллегиального общения и друзей.

Очень важен взгляд на мир. Мне помогает то, что Виктор Франкл называл трагическим оптимизмом. Как он говорил, мы не можем ставить условия жизни: она состоит не только из прекрасных восходов-закатов, путешествий, объятий, детских улыбок. Смерть присутствует всегда, к сожалению.

Единственное, что мы про себя точно знаем — что мы все когда-нибудь умрём. Чтобы работать в кризисной сфере, это всё нужно принять, что бывает непросто. Но если ты принимаешь, вдруг становится гораздо легче жить. Именно поэтому я, может быть, эгоистически люблю своих коллег-кризисников. На мой вкус, они если не самые радостные из психологов и психотерапевтов, то одни из.

Если ты это принял, то у тебя освобождается много сил на то, чтобы строить свою жизнь, как хочется. Есть вещи, которые мы изменить не можем, но в остальном — очень много свободы.

О главном

— В чём для тебя главная радость от работы?

— Наблюдать за тем, как у людей, переживших безумно тяжёлые вещи, раскрываются плечи, как они улыбаются. Это может быть человек после инсульта, без ноги, после пыток, но когда он в себе находит опору и ценность, которая ему помогла пройти через то, что он прошёл, и помогает жить дальше, когда он чувствует, что крутой, то это невероятно.

У детского писателя Владислава Крапивина есть фраза: «Человек рождается, чтобы радоваться жизни». Другое дело, что могут быть какие-то ситуации, где радоваться невозможно или просто нельзя. Но если есть возможность, то лучше радоваться.